Некоторые элементы русской революции

Одной из наиболее опасных черт современной мысли является неврастеническая импульсивность, которая делает ее жертвой меняющихся настроений и предположений. Методы «желтой прессы» никогда не достигали такой значительной гипнотической силы, как во времена кайзера Вильгельма и прислуживающих ему журналистов. В отношении России такие методы были особенно губительными; было время – не так давно, – когда считалось необходимым высмеивать российское самодержавие как веру, «ислам» русского народа. Сейчас мы наблюдаем своего рода массовое движение в направлении разочарования и недоверия. К счастью, это колебание мелодраматического импрессионизма имеет свои пределы; приходит время, когда потребность в достоверной информации и здравом смысле заявляет о себе с неодолимой силой. И лучшим средством удовлетворить эту потребность является внимание не столько к случайным моментам, сколько к историческому течению событий.

Пирамида русского общества, хотя и потрясенная до самых оснований мартовской катастрофой, несомненно, не могла быть перевернута и разрушена ею. Три социальные слоя, как кажется, заслуживают особого внимания – чиновная бюрократия, интеллигенция и крестьянство. Эти три группы не составляют всю русскую нацию, и в более полном обозрении следовало бы принять во внимание и другие классы – например, духовенство и городских рабочих. Но поскольку отведенное на страницах место не позволяет мне обсудить предмет со всех точек зрения, я не буду рассматривать церковь, представители которой до революции были крепко связаны с официальными кругами. Не могу я также говорить о городском пролетариате, который как раз сейчас находится на переднем плане; им руководит интеллигенция и он зависит от возможной поддержки подавляющего большинства крестьянского населения.

Русская бюрократия не является чем-то случайным; она обязана своим существованием и своими традициями военной дисциплины тому факту, что она была основана московскими царями, как французская бюрократия была создана королями, для того, чтобы собрать и укрепить нацию во времена отчаянной борьбы за существование. Как выразился великий историк: в Московском государстве «были командиры, солдаты и работники, не было граждан»607. То, что должно было спасти Россию, обернулось ярмом; и когда немцы пришли в Россию после Петра Великого, государство приобрело вид страны, в которой господствуют иностранцы. Я не буду повторять знакомые истории о коррупции и угнетении, но подчеркну лишь одно положение. Наиболее ужасным проклятием этой системы была необходимость периодических и жестоких «репрессий» – вытеснение непокорных идеалистов, которые при более благоприятном правлении могли бы стать великолепными работниками. Постоянно повторяющиеся выступления в университетах, например, не были, по сути, проявлением неоправданных амбиций части студентов; они были ненормальной формой протеста и оппозиции, над которыми правительство одерживало верх путем «отчислений» и иногда ссылки тысяч молодых людей, к которым родители испытывали чувство привязанности и на которых возлагались надежды страны. По сути, можно сказать, что система поддерживала себя старательным устранением самых способных.

Тем не менее эта жестокая и деспотическая бюрократия не была ни слишком уверенной в себе, ни сплоченной. Воздух и свет нельзя было устранить из империи царей; и эти чиновники любопытно размежевывались по своим взглядам и симпатиям, отдавая предпочтение в своих действиях то одним, то другим мотивам. Одним из главных занятий умных бюрократов было критиковать и противодействовать друг другу. Фон Плеве и Витте считались в свое время интеллектуальными гигантами и надежными столпами самодержавной бюрократии. Не странно ли, что они вынуждены были постоянно противоречить и противодействовать друг другу? Возьмем один пример из множества – в 1902 году608 Витте, тогда министр финансов, начал с тревогой указывать на угрожающие аспекты экономического положения, при котором благосостояние народа подрывалось чрезмерными фискальными требованиями. По его предложению была создана государственная комиссия, чтобы изучить условия сельскохозяйственного производства и нужды сельских классов. Обратились за содействием к земским элементам, и представители самоуправления были приглашены выразить мнение прямо и свободно. Однако, когда некоторые из этих землевладельцев осмелились намекнуть, что упадок сельской жизни объясняется в значительной степени беззаконной практикой мелких чиновников и бесправным положением крестьянства, почтенный министр внутренних дел вмешался в дело самым решительным образом, сослав в ссылку некоторых советников своего коллеги и освободив других от их обязанностей. Один из пострадавших, г-н Мартынов, воронежский землевладелец, естественно, жаловался, что министр финансов вовлек его в деятельность, которая, с точки зрения министра внутренних дел, являлась наказуемым преступлением609.

Вражда между чиновниками иногда способствовала, а чаще наносила вред интересам государства; например, общепринятым было мнение, что разделение образовательных институтов между различными министерствами защищало от произвольных методов министерства народного просвещения. Во многих случаях можно проследить благотворное влияние гуманных идеалов на психологию выдающихся чиновников. Например, князь Сергей Урусов610, талантливый губернатор Бесарабии, которому в какой-то мере удалось добиться успеха в восстановлении морального авторитета царского правительства в Кишиневе после ужасных погромов 1903 года, рассказывает в своих мемуарах, что, хотя он ничего не знал о еврейском вопросе, когда он прибыл в Бесарабию, его отношение к евреям было продиктовано понятиями справедливости и нравственности, которые он усвоил в ходе своего обучения611 – в аудиториях Московского университета, мог бы добавить я без опасения впасть в ошибку.

Атмосфера гражданских идеалов иногда даже овладевала людьми, воспитанными в специальных условиях в учреждениях, созданных с определенной целью подготовки привилегированного и раболепного класса; свидетельство тому – карьера генерала Ростовцева, чиновника, который, когда он был назначен начальником военно-учебных заведений, ознаменовал свое вступление в эту высокую должность заявлением, что власть суверена является олицетворением общественного сознания и что ее постановления делают для чиновника ненужным обращение за руководством собственного сознания. И все же этот проповедник отказа от личной ответственности, сторонник единственного в своем роде известного наставления Лойолы612 иезуитам – «быть как труп» (perinde ас cadaver ), – превратился в стойкого и энергичного приверженца освободительной политики Александра II, верного до своей смерти – он скончался от напряжения реформаторской работы в 1860 году.

Но наиболее славный пример результатов, достигнутых всеобъемлющим и идеалистическим реформаторским движением в новой русской истории, представляет эволюция судопроизводства. Суды периода правления Николая I пользовались дурной репутацией из-за своей бесполезности и коррумпированности; «в судах черно неправдой черной», как выразился один из ведущих славянофилов613. И все же реформа судопроизводства, осуществленная в 1864 году, принесла блестящие успехи; она привела к созданию суда, замечательного своей честностью, справедливостью и общественным усердием, и адвокатуры, отличающейся профессионализмом, ораторским искусством и независимым духом. Только под влиянием политической реакции репутация русских судов была запятнана подобострастием и предвзятостью; и все же даже сейчас правовой порядок держится на значительно более высоком уровне, чем административная бюрократия. Удивительное обновление правосудия в 1860-е годы было, несомненно, результатом притока благородных идеалистов из рядов образованного класса. Другими словами, деспотическая бюрократия страдала моральным недугом задолго до окончательного падения в 1917 году. Как королевские чиновники ancien regime во Франции, они уступили неустранимому влиянию своих врагов – интеллигенции.

Несомненно, на эволюции России неблагоприятно сказывался культурный дуализм, который восходит главным образом к петровским реформам. Петроград и Москва – ученики французских и немецких учителей, с одной стороны, и раскольники, с другой стороны, символизируют яркую противоположность миросозерцания и понимания жизни. Какое-то время система образования России производила «иностранцев в собственной стране», людей, порвавших с национальными традициями. Однако действительно вызывает удивление не то, что такой период должен был быть в истории России – это был необходимый пролог более тесных сношений с европейской цивилизацией, а то, что условия этого периода должны были так быстро открыть дорогу для более здорового и независимого типа развития. Процесс, заметный во многих направлениях, особенно замечательно проявился в быстром развитии русской литературы. После мучительных упражнений Ломоносова614 и Державина615 она вступила в блестящую пору расцвета во времена Пушкина, чьи произведения, хотя и находящиеся под сильным влиянием иностранных мастеров, особенно Шекспира и Байрона616, засверкали самобытной красотой. С Толстым и Достоевским русская литература вступила в пору зрелости и достигла уровня, который выдерживает сравнение с величайшими литературными произведениями соседних стран.

В политических делах прогресс не был таким быстрым, но он тем не менее был ясно заметен. Если мы оглянемся не далее, чем на начало периода реформ шестидесятых годов, мы можем заметить два знаменитых течения в среде интеллигенции: одно, ведущее к либеральным партиям Думы и конституционным партиям настоящего времени, другое – к различным группам воинствующего социализма, которые столь заметны в современной политике России. Первое из этих течений происходит непосредственно от литературного движения времени царствования Николая I и периода практических реформ Александра II. Оно несет на себе печать того, что может быть названо культурой среднего класса, или «bourgeoisie»617. Его главный вклад в политическое образование России воплощается в великолепной работе земств и городских дум, которые пятьдесят лет боролись, чтобы создать в России самоуправление, народное образование и здравоохранение, применили научные статистические и экономические методы к решению этой задачи.

Нет нужды говорить о непосредственных политических манифестациях этих групп в четырех Думах предшествующего периода. Но необходимо вкратце остановиться на том способе, каким эту работу развивали и делали эффективной так называемые союзы – знаменитые ассоциации местных работников, создаваемые для дополнения недостаточной деятельности официальных властей во времена бедствия и опасности. Во времена величайших бед, когда бюрократическая система проявляла вновь и вновь свои недостатки, земства и городские организации выступали вперед во всей своей силе и заполняли наиболее важные бреши. История провалов официальной власти и ее последующего восстановления с помощью всероссийских союзов повторялась вновь и вновь с одной и той же характерной последовательностью стадий. Вначале правительство империи вынуждено было обратиться за помощью самоуправления, потому что оно не могло справиться с ситуацией, возникшей из-за неурожая, чумы или войны; затем земства и города мобилизовали свои силы, обращаясь к работникам из всех классов населения и создавая союзы на общенациональной основе; наконец, правительство, когда удавалось выдержать шторм, распускало созданные организации, которые сделали свое дело, и вознаграждало их за службу выговорами и наказаниями.

Первое действие такого рода имело место в 1891–1892 гг., когда земство мобилизовало [свои силы], чтобы преодолеть голод, вызванный неурожаем. В 1897–1898 гг. земства и города повторили попытку общенациональной работы в меньшем масштабе, чем вызвали вновь неудовольствие со стороны правительства. В 1904 году, когда началась русско-японская война, чтобы помочь армии в тылу, был создан союз земств под руководством председателя Московской земской управы Д. Шипова и князя Георгия Львова, который тем самым впервые стал широко известен как неутомимый труженик и способный организатор общенациональных ресурсов.

С еще большей силой та же самая проблема возникла в связи с настоящей войной. Вновь стало очевидным, что правительство империи самостоятельно не справится с громадной задачей организации тыла. Одновременно с объявлением войны были предприняты шаги для того, чтобы соединить земства и городские организации империи в огромное объединение. В августе 1914 г. были созданы два союза в тесном взаимодействии друг с другом, но отдельно существующие – Земский союз во главе с князем Львовым и Союз городов с М. Челноковым618, бывшим городским головой Москвы, в качестве главно-уполномоченного. Представление о размахе работы, выполненной этими союзами, может дать тот факт, что они оборудовали и обеспечили работу госпиталей не менее чем на 400000 коек, в которых лечилось около 2 000 000 раненых в течение 1914–1915 гг. Невозможно перечислить случаи, когда была оказана помощь беженцам, искалеченным солдатам, лишившимся крова и безработным. К 1-му января

1916 года Генеральный штаб предоставил земствам на разные цели 152000000 рублей, а интендантство– 30000000 рублей, помимо денег, выделенных самими земствами. В распоряжении союза находится 15000 человек. Данные о Союзе городов примерно такие же.

В дополнение к этой многосторонней деятельности по организации тыла союзы приняли на себя наиболее ответственные и сложные новые задачи из-за провалов обычной администрации в ведомствах, подконтрольных ей. Главным из этих провалов была неспособность обеспечить армию необходимой артиллерией и снаряжением, что привело к ужасному отступлению из Галиции, Польши и Литвы. Союзы провели съезды в июне 1915 года и решили начать собственную работу по производству снаряжения, чтобы помочь армии. Они соединили свои усилия в этом деле и создали специальное объединение, обычно называемое Земгор.

Несмотря на фрагментарность, возможно, этих данных будет достаточно, чтобы подтвердить притязания союзов на то, что они выполнили с честью патриотический долг. Но вместо такого признания, заслуженного ими, усилия всероссийских объединений воспринимались правящей бюрократией со все возрастающим подозрением и ненавистью. Официальным властям и придворным не нравилось все по той простой причине, что каждый успех союзов рассматривался как укор тем, кто потерпел провал в той же сфере.

Особенно важно отметить, что сотрудники этих союзов постепенно переходили от проектов реформ к отчетливо революционным тенденциям. В декабре 1916 года недовольство в их кругах достигло революционной точки кипения. Унизительный вызов, брошенный Думой правительству Штюрмера, министерская «чехарда», отмена московских выборов, запрещение съездов союзов довели чувства страны до такой степени, что революция была открыто провозглашена единственным средством против политической гангрены619. Обращаясь к собранию земских делегатов620, князь Львов, между прочим, сказал:

...

Очень важно понять, как тесно земское движение было связано с надвигавшейся революцией; оно представляло собой как бы фон оппозиции в Думе, оно дополняло агитацию, распространившуюся среди рабочих и в армии. Поэтому совершенно ошибочно было бы полагать, что события прошедшего марта622 были исключительно результатом уличных сражений в Петрограде. Широко распространившееся недовольство местных организаций обеспечило быстрое принятие новой власти всей Россией. Другой замечательной чертой деятельности союзов был отказ от избирательных ограничений, навязанных земским и городским положениями. Хотя эти положения создавались для определенной цели – удерживать местное самоуправление в пределах очень ограниченного олигархического правления, стало невозможным придерживаться узких избирательных установлений, когда нужно было организовать общественную работу огромного масштаба. Работники призывались из всех классов населения и объединялись в эффективно работающие группы местными лидерами. Вообще, движение союзов выделяется в русской истории как замечательный пример способности к практическому делу и энергии самопожертвования. Хочется надеяться, что оно возродится для общих политических целей с таким же успехом.

В противоположность земской линии развития мы замечаем рост чисто революционных партий, руководимых представителями свободных профессий – юристами, журналистами, врачами, учителями, инженерами. Тургеневского Базарова, нигилиста, можно взять как литературный образ, представляющий этот тип людей: грубый, энергичный, последовательный материалист, которому доставляет удовольствие раздражать чувства людей, придерживающихся старых идей и обычаев. Этот тип процветал в атмосфере острого недовольства и разочарования, характерной для старого режима. Конструктивная мысль этих революционеров протекает по нескольким определенным каналам, но особенно важно отметить две важнейшие разновидности: во-первых, так называемых народных социалистов, чью родословную можно проследить от народников восьмидесятых годов, а в более отдаленном смысле – от славянофилов; во-вторых, социал-демократов, которые восприняли и видоизменили в разной степени доктрины Карла Маркса623. Первая группа обращается за вдохновением и руководством к русскому фольклору и общинной жизни. Многие из их приверженцев являются пацифистами по темпераменту, но они не придерживаются интернациональных программ; они живо осознают органическую ценность национальной жизни, и их, естественно, притягивает политика «оборончества» в настоящей войне. У большей части социал-демократов преобладающим для современной ситуации является лозунг классовой войны. Хотя наиболее дальновидные среди них, например Плеханов или Церетели624, отчетливо понимают необходимость национального согласия и деятельного сотрудничества с союзниками против кайзеризма, многие их них склонны к культу формул, вдохновляемых интернационализмом и умело используемых державой, наиболее враждебной ко всякого рода международной мирной организации.

Магическая власть чеканных формул, таких как «четырехвостка» (равное, всеобщее, тайное, прямое голосование) или «мир без аннексий и контрибуций», огромна в среде русских интеллигентов, которые привыкли за многие годы скрываться от практических разочарований в неприступных высотах абстрактной мысли. Но в лозунге «мир без аннексий и контрибуций» есть нечто большее. Он заимствован непосредственно из арсенала воинствующего интернационализма, который в равной мере враждебен всем национальным «капиталистическим» правительствам, как Франции, Великобритании, Соединенных Штатов, так и Германии или Австрии. Действительно, его полемический пыл направлен сегодня больше против Ллойда Джорджа, Рибо625 и Вильсона626, чем против кайзера, потому что эти три государственных деятеля имеют верных и явных сторонников в России, в то время как сторонники кайзера изволят рядиться в красную мантию международного социализма. В этой связи позвольте мне напомнить читателям «Quarterly Review» о том, что формула, на которой так упорно настаивает Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, не является изобретением этого органа, а просто заимствована из Циммервальдского манифеста, подписанного в сентябре 1915 года627 от имени российских социал-демократов Н. Лениным628 и от имени швейцарских – Робертом Гриммом629. Вот некоторые важные отрывки из этого манифеста.

...

Мне кажется, что такая ссылка не лишена смысла. Русские экстремисты, опьяненные своей победой над царизмом, находят момент благоприятным для того, чтобы поднять знамя восстания против средних классов и правительств Европы, несмотря на то, что они явно помогают спасти от разрушения единственное действительно опасное и агрессивное правительство. Их революционные и международные объединения на виду; и можно понять, что приманка, которую они предлагают для своих неправильно информированных соотечественников в виде конфискаций и экспроприаций, может оказаться достаточно привлекательной для того, чтобы перетянуть на их сторону на некоторое время огромные толпы. Но я отказываюсь верить, что большинство русских интеллигентов или масса русского народа будет загипнотизирована этой Циммервальдской формулой и отвергнет союз с цивилизованными державами Запада ради утопии социалистического переворота. Несомненно, решающее слово будет сказано крестьянами, которые составляют 8о проц. населения России.

Было бы также ошибкой прилагать стандарты обычной законности к современному положению сельских классов в России. Даже помимо общего возбуждения и брожения, произведенного революционным кризисом, крестьянство имеет давние претензии и требования. Для того, чтобы понять ситуацию, следует помнить, что крепостничество в России никогда не признавалось подданными как завершенное правовое устройство. Народ сохранил инстинктивное и устойчивое понятие, что их подчинение дворянам было делом политической необходимости, а не частного права. Особенно в отношении земли, они никогда не переставали считать, что земля принадлежит земледельцам. Существовало курьезное высказывание, обычно использовавшееся крестьянами в дни крепостничества. Они говорили своим хозяевам: «Мы – твои, но земля – наша». Исторически сложившаяся мирская община позволяла им сохранить их классовое сознание во времена крепостного права; и когда пришло освобождение, оно расценивалось не как новое устройство, а как восстановление исторических прав. С этой точки зрения, оно казалось неполным и неудовлетворительным. Около одной пятой площадей, ранее занятых крестьянами, нужно было уступить в результате раздела с дворянами; остальная земля была обложена тяжелыми выкупными платежами; наделы, создаваемые в это время, были неравными по размерам и ценности – пять миллионов из них было размером менее трех акров каждый, тогда как предполагалось, что нормальный размер надела семьи из пяти человек должен составлять 28 акров.

В течение последующих за освобождением пятидесяти лет давление сельских масс на землю постепенно возрастало. Статистики сообщают нам, что ежегодный прирост населения в России достигает 1 600 000 человек. Как может быть распределен этот прирост? Промышленное развитие находится все еще в таком отсталом положении, что только одна четвертая часть от прироста находит выход в городской жизни и промышленном производстве. Колонизация все еще движется на восток, но возможности для поселения становятся все более редкими из-за природных условий и недостаточности правительственной поддержки. Ирригация, средства связи и возможности транспортировки, кредит переселенцам и помощь в приобретении машин и орудий – все эти необходимые условия переселенческой политики большого масштаба все еще очень неполно представлены в России. В результате только шестая часть избыточного населения находит выход в эмиграции из перенаселенных районов. Конечно, перенаселенность является в большой степени относительной и соответствует примитивной системе экстенсивного хозяйства с преобладанием трехпольного севооборота. Если будут введены улучшенные методы и современная техника, то положение в целом изменится. Замена экстенсивного земледелия интенсивным была бы равна предоставлению деревне дополнительных 200 000 000 акров земли; но такой процесс требует времени, и его нельзя импровизировать по команде. Он должен быть неразрывно связан с дальновидной экономической политикой и энергичной помощью со стороны правительства – делами, в которых старый режим, несмотря на судорожные усилия, был явно не отвечающим требованиям.

Даже в таких условиях земледелие постепенно становилось более продуктивным и прогресс сельского хозяйства становился заметен всюду, но достижения в этом направлении не соответствовали росту потребностей сельских классов. Все возрастающее давление на землю вынуждало крестьян покупать или арендовать наделы по крайне высоким ценам. В соревновании с другими социальными группами за владение землей они постепенно оттеснили в большинстве губерний как дворян, так и купцов, но подорвали свои силы в этом процессе; угрожающие симптомы экономического упадка стали проявляться в виде тяжелой задолженности, недостаточного поголовья скота, плохих урожаях и других недостатках.

Первым предупреждением власть предержащим стали выступления крестьян в 1905 г., когда в атмосфере революционного возбуждения аграрные беспорядки и насильственные экспроприации у землевладельцев произошли в большинстве губерний. Это движение пришло в упадок в то же самое время, что и революционные симптомы. Правительство Столыпина отметило ситуацию и попыталось исправить ее по-своему. Вместо последовательного перераспределения земли, за которую выступали прогрессивные партии, оно начало проводить политику, направленную на создание сельского среднего класса – своего рода крестьянской буржуазии, которая, по мнению Столыпина и его советников, должна была действовать как волнорез против революционного движения. Столыпин обобщил свой план в кратком выражении: «Мы делаем ставку на сильного»630.

Для достижения этой цели проводилась решительная политика индивидуализации, включающая разрушение исторически сложившейся мирской общины; указ 9 ноября 1906 года и закон 14 июня 1910 года давали возможность крестьянам-единоличникам выходить из общины и требовать выделения земельных участков; хотя в то же время владения объявлялись собственностью главы хозяйства и все деревни, в которых в последние годы не проводилось переделов земли, переставали быть общинами. Нет необходимости рассматривать все «за» и «против» этого coup d’etaft31. Несомненно, архаический мир в любом случае должен был подвергнуться изменениям, и притязания индивидуализма могли бы быть удовлетворены во многих отношениях с подобающей силой; но, помимо этих соображений общей экономии, политические результаты столыпинских мер оказались ужасными, с точки зрения консерватизма, который он намеревался представлять. Если бы его политике было отведено два столетия для укрепления и развития, то она могла бы принести хорошие и плохие плоды аграрного индивидуализма, хорошо известные из опыта Западной Европы. В действительности coup d’ etat произвел неописуемое смятение в сельском мире; все правила и формы держания, владения, размежевания, землепользования стали неопределенными – и это накануне второй и сокрушительной революции 1917 года.

Едва ли мне нужно добавить еще что-нибудь, чтобы объяснить, что покушения и столкновения, о которых сообщают из всех губерний России, не являются результатом особой дикости части народа или даже простых революционных эксцессов; бурлящий котел сельских беспорядков начал кипеть задолго до событий марта 1917 года. И все же именно к этому сельскому миру мы вынуждены обратиться в первую очередь в поисках органического переустройства. Когда крестьянам станут ясны затруднения аграрного перераспределения, они несомненно окажут укрепляющее влияние на жизнь республики, как это сделали французские крестьяне в XIX веке. Чтобы понять возможность такого изменения, необходимо критически оценить психологические процессы, происходящие в крестьянстве. Лучшим руководителем в таком предприятии является Успенский632, писатель, который жил в конце прошлого столетия, но чьи описания обычаев и характеров все еще полностью соответствуют нынешнему поколению.

Отношение Успенского к сельскому миру совершенно отличается от отношения Толстого, Достоевского или народников, интеллигентов, идеализировавших крестьянские предания и в то же время пытавшихся протащить собственные надежды и упования в предполагаемый символ веры. Успенский, хотя никогда не отказывался от собственных идеалов справедливости и гуманности и полностью осознавал свое органическое родство с бедными, глубоко усвоил идею, что полная правда, исключительно правда послужит спасению. Он проникновенно чувствителен к порокам, слабостям, преступлениям деревенского мира; но тем не менее его положительное учение выступает в ясном свете, и именно это делает его повествования бесценными. Они – приговор ищущего ума в равной мере, как и любящего сердца.

Успенский не верит в исцеляющее действие сельской общины. Один из его «подлинных крестьян», Иван Ермолаевич, рассказывает нам, как мир чинит препятствия энергичной и предприимчивой работе, как он уравнивает трудолюбивого и ленивого, перераспределяя землю, которая была улучшена стараниями хорошего хозяина. Мир был необходимостью в прежние времена, но он принадлежит, как мы можем сказать, периоду натурального хозяйства. Он подвергся процессу разложения еще до указа 1906 года, нанесшего смертельный удар его существованию. Деньги, наличный расчет, свободные договоры быстро разрушали установившиеся экономические порядки и старый способ мышления в деревнях. Успенский часто с великой горечью пишет о разлагающей, развращающей силе денег. Например, в диалоге между подлинным крестьянином, привязанным к нормальному кругу его хозяйства, и другим, прогрессивным, последний испытывает удовольствие от быстрого оборота и поразительной прибыли, получаемой от купли и продажи. В этом суть кулака, с точки зрения прогрессивных экономистов. Кулак – гроза деревни; как Митюха Толстого, он дерет шкуру со своих простых односельчан; они становятся орудиями, вещами, источниками дохода в его предприимчивых руках. Он – капиталист, ростовщик, возможно, агент какого-нибудь немецкого или английского дельца, какого-нибудь Чарльза Ивановича, который, похоже, ничего не делает, ездит в прекрасных экипажах, так или иначе подчинил себе соседей и держит их как на привязи. Жертвы и вся деревня возмущаются и осуждают такое безбожное использование людей. Но социальный прогресс продолжается – на этот счет не может быть никаких заблуждений, – и это делает жизнь сельского населения, оказавшегося на переходной стадии, и тех образованных людей, которые столкнулись с ней, особенно мучительной. Она полна болезнью мысли, болезнью сердца, болезнью совести.

...

Две силы являются для этого писателя ведущими факторами в борьбе – материальная и духовная сила. Материальная сила – это «власть земли», власть работы в согласии с природой и ее законами, неутомимой и благотворной одновременно. Настоящий крестьянин живет в постоянном напряжении ума и сил, управляясь со своим хозяйством в соответствии с временами года, созреванием урожая, привычками скота, потребностями и объединенными усилиями своей семьи и работников. Его жизнь – это полный, здоровый круг обязанностей, который воспитывает дельных, упорных, честных людей, образующих в совокупности основу великой нации. Духовная сила – это страх Божий, иногда достигающий вершины героического аскетизма, милосердия, подобного святым, но никогда полностью не замолкающего даже в сердцах грешников. Успенский делит людей на три категории: i) серое большинство, люди того типа, который представлен Толстым в его Платоне Каратаеве, смиренные, фаталистичные, огромного веса из-за своей многочисленности и стихийного давления; 2) недремлющие лидеры-кулаки, эгоистичные, алчные, лютые; 3) праведные, страстные, неутомимые исповедники правды и помощники в нужде. Древние святые, почитаемые народом, были людьми этого третьего типа – Тихон Задонский634, который кормил голодных и обеспечивал деревни семенами для их полей; св. Николай, в честь которого, согласно народной легенде, установлено так много праздничных дней, потому что он предстал пред Богом в одеждах, запачканных и обтрепанных в трудах, тогда как св. Кассиан, явившийся в Рай в блестящих одеяниях, был удостоен лишь одного дня поминовения раз в четыре года – 29 февраля. В наши дни невозможно найти великих святых, но среди народа встречаются люди, которые жаждут праведности и не боятся невзгод и опасностей в деле помощи бедным и слабым. Религиозный дух часто проявляется в повседневной жизни народа. Чтобы проиллюстрировать это, Успенский рассказывает о любопытной сцене, которую он наблюдал в шумном городе в базарный день. Слепой, неудавшийся адвокат, читал молитву толпе внимающих ему слушателей.

...

Осторожное прикосновение к клавишам, двумя-тремя тянучими, скорбными нотами, придало этому покаянному вздоху рыдающее выражение…»635

Толпа была сразу же взята этим «за душу», как говорят у русских.

В «Дневнике писателя» Достоевского есть показательная глава, где он повествует о своих впечатлениях от чтения «Анны Карениной» Толстого. Достоевский цитирует целые страницы, на которых Толстой описывает поиски истины Левиным и тот путь, каким он находит решение636. Крестьянин рассказывает Левину о двух своих товарищах-общинниках:

...

По словам изгнанника Герцена:

...

Недостаточно верить в скрытую силу; сила должна быть передана как пар или электричество в детали жизни. Самое худшее для русского народа – впасть в созерцательную неподвижность; он хочет практических результатов, действительного прогресса, работа Марфы и работа Марии неразрывно связаны в его сознании. Когда силы обновленного правительства, интеллигенции и «народа» вновь объединятся – что, несомненно, произойдет, – Россия восстанет из смуты во всей своей славе и займет подобающее ей место рядом с западными нациями.