Значение современных процессов в России

Мнения людей относительно значения современной ступени развития России расходятся даже в самой России, для иностранцев же она представляется полной загадкой. Они не могут наблюдать проявления повседневной жизни людей вблизи, потому что не хватает обычных источников, к которым обычно обращаются – парламентских дебатов и высказываний свободной прессы. В этом отношении текущие новости о России далеки от совершенства, и глаз западных наблюдателей обычно достигают официальные заявления (которым обычно не верят) и разного рода «ужасы». Лучшим способом сформировать суждение будет обратиться к великим путям, намеченным историей: и то, что было сказано в моей последней лекции об эпохе реформ, могло, я надеюсь, составить, по крайней мере, впечатление, что Россия наших времен непосредственно связана с Россией шестидесятых годов. Изменения за это время были так велики, что более чем одно поколение должно работать над усвоением их результатов и восприятием их последствий.

Начнем с того, что социальные изменения страны были, несомненно, очень впечатляющими. В течение примерно сорока лет население почти удвоилось, увеличившись с 74 млн в 1858 году до примерно 140 млн в настоящее время. Тогда как в начале царствования Александра II во всей огромной империи было всего около 1000 верст железных дорог, в 1899 году было 48 000 верст действующих и около 8 000 строящихся, и это предприятие позволяло постепенно преодолеть помеху огромных расстояний. Возросли сельскохозяйственные ресурсы, в основном благодаря увеличению пашни и частично, особенно на западе, благодаря переходу к более совершенным методам, и страна сейчас считается одним из основных производителей зерна на мировом рынке. Под высшим покровительством и благодаря притоку иностранного капитала быстро развивалась промышленность, так, за десять лет (1887–1897) удвоилось текстильное производство – с 463 млн рублей до 946 млн, в то же время торговый баланс 1898 года показывает 732 рубля за экспортируемые товары и 617—за импортируемые, против среднего экспорта 227 и среднего импорта 205 в конце 50-х годов.

Правительство берет больше своей доли из этого огромного прироста национальных ресурсов. В 1857 году его доход составил 260 млн рублей, а расходы – около 350 млн. В 1890 году расходы и доходы были сбалансированы в пределах 1000 млн рублей, но в 1900 году расходы уже достигли 1889 млн, что превышает бюджет 1890 года примерно на 90 процентов.

Реально ли соотносился рост национального богатства с этим исключительным ростом расходов и налогообложением? Как свидетельствуют многие факты, это не так. Нужно заметить для начала, что большая часть дохода поглощается процентами национального долга и нуждами военных учреждений армии и флота, и это, несомненно, в огромной степени сдерживает производительные расходы. Следующим идет строительство железных дорог, рост которого определяется не только коммерческими, но и, как в случае с Транссибирской магистралью, стратегическими соображениями. Неудивительно, что такие нужды, как нужды народного образования, например, сводятся до уровня постыдно ничтожных. Бюджет министерства народного просвещения никогда не превышал 2  1/2 процента от всех государственных расходов, и на протяжении многих лет наблюдается его снижение.

С другой стороны, несомненно, что постоянный рост налогов, приходящихся большей частью на бедных, истощает ресурсы самого важного класса империи, крестьянства, до такого уровня, что его представители подталкиваются к краю нужды и в случае любого несчастья или стихийного бедствия впадают в нищенство. Частые неурожаи зерновых и, как следствие, голод являют собой нечто большее, чем случайные последствия плохой походы. Они показывают, что у людей нет резервов, к которым можно прибегнуть. Доклады так называемых «кампаний помощи голодающим» свидетельствуют об ужасающих условиях. В большинстве случаев поголовье скота и лошадей, принадлежащих крестьянам, уменьшается. В некоторых уездах Самарской губернии, считающейся одной из житниц России, были годы, когда треть и даже половина населения превращалась в нищих. Когда сборщик налогов в разочаровании отворачивается от этих бедных людей, он больше набрасывается на тех, у кого еще что-то осталось. Можно без преувеличения сказать, что для большинства русских крестьян главной целью в жизни является заработать столько, чтобы хватило заплатить налоги, все остальное – чистая случайность. Удивляет не нехватка предприимчивости и экономности, а долготерпение, позволяющее людям, несмотря на все это, трудится в поте лица в таких условиях.

Это положение дел принимает такой серьезный вид, что даже в среде бюрократии возникают некоторые опасения и вынашиваются проекты по его исправлению. Даже теперь «совещание» под высоким председательством министра финансов обсуждает эти вопросы. Любому, кого волнует этот вопрос, очевидно, что данное затруднение не просто техническое: это не просто вопрос севооборота или удобрения. За необходимыми техническими усовершенствованиями вырисовываются проблемы политической экономии и права, и очень многое из этого был вынужден признать тот самый министр, который должен наблюдать за стрижкой овечьей шерсти и теперь еще призван присматривать за их здоровьем. В одном из своих докладов императору он настаивает на необходимости прочного законодательного и правового основания для жизни крестьян.

И в самом деле, для значительного большинства русских людей такого правового и законодательного основания не существует. Освобождение крестьян не привело к исчезновению особых и неполноценных институтов этого класса. Существование деревенской общины само по себе не предполагает, что крестьян нужно держать вне общего права. Деятельность общины могла бы быть легко приспособлена к общим правилам в виде юридических лиц. Но тем не менее для них была образована отдельная сфера действия обычая: все должно было решаться на основании неопределенного и меняющегося обычая в рамках самой деревни и в волостном суде судьями, избираемыми из среды самих крестьян. Все это было бы прекрасно, если бы рядом с этими экспертами по сельскому обычаю появились представители профессионального юридического знания, чтобы служить как бы посредниками между юридическими концепциями низшего и высшего порядка. Но ничего подобного не существует: волостные судьи, иногда довольно безграмотные, оставлены один на один с проблемами наследования, семейного и брачного права, мелких уголовных правонарушений и ниоткуда не могут получить помощи, за исключением советов чиновников-бюрократов и общего руководства административных должностных лиц. Следует добавить, что в тех немногих случаях, когда законодатели заинтересовывались этой областью крестьянского обычая, результат был неудачным – главным образом усиление архаичных институтов, у которых, похоже, сохранился привкус принципа властного подчинения. Так, например, необдуманно были затруднены разделы между членами семьи и свобода передвижения с места на место.

Основная идея, лежащая в основании всех этих фактов, бесспорно, означает концепцию, что крестьяне отличаются от остальных людей, что с ними нужно обращаться, как с существами низшего порядка. Теория, процветавшая в южных штатах в отношении негров, имеет своего рода двойника в понятиях российского правительства и дворянства о русском крестьянине, хотя тот же крестьянин сентиментально превозносится, когда из подобных напыщенных речей не нужно выводить никаких практических результатов. Ввиду его животной природы порка кажется подходящим наказанием для него и старательно сохраняется в практике административных должностных лиц и волостных судов, хотя другие классы от нее освобождены, по крайней мере, по закону.

С экономической точки зрения мы отмечаем, что жизнь отдельного крестьянина становится хуже, хотя совокупное сельскохозяйственное производство возросло. Чтобы понять, как это случилось, мы должны взглянуть на положение, сложившееся после освобождения. Крестьяне получили меньше того, чем они владели до освобождения, иногда им навязывали абсолютно непригодные участки; земля, которую они получали, была, как правило, невысокого качества; часто они оставались без подходящих пастбищ и при этом должны были платить огромный выкуп за то, что они получили. Позже были внесены некоторые улучшения. Были несколько снижены выкупные платежи и предоставлены ссуды для их выплаты, в 1883 году был учрежден банк, предоставлявший крестьянам кредиты для покупки земли, в какой-то мере стало регулироваться переселение, но все эти меры были далеко не достаточны, и страна по-прежнему сталкивается с таким положением дел, которое представляет собой нечто большее, чем аграрный кризис, которое угрожает самому существованию ее важнейшего класса.

К сожалению, политика правительства в этом вопросе была не только недостаточна, но и прямо вредна в двух отношениях: были приняты сознательные попытки вернуть земельному дворянству то привилегированное положение, в котором оно находилось до указов об освобождении, и земледельческое население империи вместо возвышения его до уровня других классов было помещено под деспотическую опеку, способствующую его деградации. Эти две особенности настоящего времени заслуживают пристального рассмотрения.

Когда указ 1861 года был принят и начал осуществляться, стало ясно, что в новой России свободного труда и свободного контракта дворянство начало быстро терять то положение, которое оно занимало в век устойчивой организации и неизменного обычая. Нельзя сказать, что члены этого класса были лишены средств для реализации своих интересов: напротив, непосредственным результатом слома старой системы стало сосредоточение в их руки огромных сумм денег, которых раньше у них никогда не было, и они сохранили большую, чем полагалось бы им по справедливости, долю земли, в которую можно было вложить капитал. Но было очевидно, что большинство не умело и не хотело приспособиться к новым условиям жизни: деньги были промотаны, поместья заложены, а семьи помещиков разошлись по разного рода профессиям, вместо того, чтобы сосредоточить усилия на обработке своих имений. Не удивительно, что из обломков класса выросли различные течения – его члены разделились на три основные группы: некоторые присоединились к среднему классу, который начал образовываться в городах, некоторые, оставаясь в сельской местности, искали другие, отличные от старых, пути к лидирующим ролям, использовали свои средства и свое лучшее политическое образование для приобретения влияния, не прибегая к своим привилегиям, но большинство из тех, кто остался на земле, подняли крик, требуя помощи и возмещения. Вспомнились прошлые заслуги, а прошлые пороки были забыты, и государству пришлось сделать поправки в отношении всех неудобных последствий освобождения. Один их этих господ предложил, например, чтобы каждая волость управлялась собранием местного дворянства, а председатель этого учреждения должен получать вознаграждение в виде освобождения от выплаты всех его долгов государству. Другой проповедовал целесообразность выделения новых поместий, каждое стоимостью в £ 25 000, для создания комфортабельных условий для 4000 семей дворян. Постоянно повторялось пожелание, чтобы помещикам предоставили полицейскую власть над работниками в их имениях и над соседними крестьянами, очевидной целью которого был возврат к положению дел, аналогичному старому крепостничеству.

В значительной мере правительство позволило увлечь себя этой бесстыдной агитацией. В 1886 году оно учредило Дворянский банк с целью обеспечения помещиков кредитами на самых выгодных условиях. Результат оказался не тем, что ожидалось, поскольку деньги, приобретенные столь дешево, были по большей частью растрачены, а жажда большего оказалась тем не менее неутоленной. В 1886 году был также утвержден закон, согласно которому разрыв договора наемными работниками должен был рассматриваться как уголовное преступление и полиция должна была заставлять их выполнять свою работу. В 1897 году было создано особое совещание для рассмотрения нужд дворянства305, которое сформулировало некоторые пожелания относительно условий перехода в привилегированное сословие и образования его детей. Но самым главным благодеянием для привилетированного дворянства, [сделанным] в ущерб обществу и общественному строю, было учреждение в 1889 году института так называемых земских начальников306 ( land-captains , или land-administrators ).

В пылу реакции, которая характеризовала царствование Александра III, сочли целесообразным усилить позиции правительства в сельской местности, подчинив деревенское население юрисдикции гражданских чиновников, наделенных как судебными, так и административными функциями. Принцип разделения этих двух властей, фундаментальный принцип, с точки зрения реформы 1864 года, был забыт, от мировых судьей, выбираемых уездными собраниями307, отказались, а на их место было помещена очень строгая и деспотическая власть – власть земских начальников, назначаемых губернатором из дворян по совету предводителя дворянства. Это должностное лицо было, с одной страны, центром всей административной деятельности в своем районе – санитарных мер, помощи бедным, помощи в случаях сельскохозяйственных бедствий, надзора над всеми материальными и моральными интересами населения. С другой стороны, он был судьей первой инстанции по всем мелким гражданским и уголовным делам. В-третьих, он прежде всего должен был выступать защитником и инспектором во всех случаях, которые касались крестьянства. Как остроумно выразился один из земских начальников: они должны были служить няньками для крестьянства. У этих нянек были очень обширные полномочия по применению наказаний. Они имели право приговаривать деревенских старейшин и судей к тюремному заключению и даже по своему усмотрению подвергать крестьян аресту на три дня без какого-либо формального судебного разбирательства и без какой-либо возможности апелляции, просто за предполагаемое неповиновение. Введенная после упорядоченной правовой процедуры, осуществляемой мировыми судьями, – процедуры, которую деревенские жители уже научились уважать, власть земских начальников воспринимается как отрицание правосудия. «У нас больше нет судей, – по словам одного крестьянина, – у нас есть командиры».

Какие существуют гарантии, что этим исключительным положением не воспользуются неправильно? Некоторые гарантии мог бы обеспечить тщательный отбор на посты этих местных диктаторов. На самом же деле только незначительное их меньшинство получило административную или юридическую подготовку или хотя бы какое-либо высшее образование; большинство же выбираются из местных помещиков, служивших в армии или вообще не служивших и ничему, как следует, не обученных. Другая гарантия, как может показаться, обеспечивалась правом жителей подавать апелляцию на решения земских начальников в собрания, образованные из тех же мировых судей под председательством уездного предводителя и с дополнением нескольких подготовленных юристов. Следует сказать, что даже это незначительное количество юристов оказывает благотворное влияние на незаконные действия земских начальников, но после этого решения этого уездного органа могут сами быть аннулированы губернским органом, в котором правовой элемент совсем не присутствует, после чего процедура прекращается. Область этой особенно произвольной юстиции не находится в прямой связи с Сенатом, возвышающимся над всеми остальными судами.

Все эти особенности в конечном итоге показывают, что целью закона 12 июля 1889 года является не улучшение правосудия или содействие общему благу, а установление диктатуры в каждой местности как поддержки центральной бюрократии, с одной стороны, и местного дворянства – с другой. То, каким образом земские начальники исполняют судебные и полицейские функции, можно увидеть из нескольких фактов. Во время ужасного голода 1892 года земские начальники некоторых уездов Нижегородской губернии систематично противодействовали помощи и ограничивали доставку хлеба, хотя население буквально голодало, потому что они хотели удержать низкий уровень его доходов. Тульский земский начальник, который так образно выразил свое мнение в словах о няньках для крестьян, поставил себе задачей силой заставить крестьян выполнять сельскохозяйственные работы. В другом случае мир в крестьянских семьях был сохранен путем заключения в тюрьму вызывавших недовольство жен. Пресловутая статья 61, которая предусматривает дискреционное наказание308, хорошо заметна в охране порядка. Земский начальник запретил одному из крестьян, находившемуся под его присмотром, ходить мимо своего дома. Однажды ночью крестьянин, несмотря на запрет, был пойман за этим грехом на улице перед домом земского начальника и немедленно помещен в заключение. Один из этих чиновников суммировал свои наблюдения над тем, как правосудие и охрана порядка проводились по всей России, зловещими словами: «Нет ни одного унижения, которое бы в начале двадцатого века не испытал русский крестьянин».

Мы уже заметили, что введение земских начальников вызвало упадок [института] мировых судей. Последние остаются только в некоторых крупных городах. Этот отказ от уставов 1864 года является самым значительным и ничем не обоснованным отступлением от правового духа и институтов эры реформ. Мировые судьи так же как и члены судов вышестоящей инстанции на деле заслуживали лучшего отношения. Изменения, достигнутые новым personnel 309 судов и новыми методами административного правосудия, были просто поразительными и навсегда останутся примером мощи гражданского чувства и идеальных стремлений в человеческих делах. Где безраздельно господствовали интриги, крючкотворство и взяточничество, выросла система правосудия, которая предоставляла все необходимые гарантии компетентности и неподкупности, и это несмотря на жалкие вознаграждения судебных работников. Мировые судьи вели незначительные дела и разрешали мелкие споры, но их работа, в целом представлявшая собой повседневное судопроизводство в обществе, проводилась дешевым и быстрым способом с высочайшей справедливостью и здравым смыслом и обеспечила судьям уважение всех – кроме правительства. Реакционное правительство оценивало все по своим стандартам деспотичного правления, и в их отношении мировые судьи не выдержали испытания.

Судебный процесс с участием присяжных был еще большим бельмом в глазу реакционных лидеров: присяжные формировались без различия классов, их вердикт не зависел от приказов коронных юристов, и первоначально они решали дела, даже когда на скамье подсудимых были чиновники и когда рассматривались дела о нанесении морального ущерба прессой. Шумные протесты против этого института, также быстро укоренившегося на российской почве, не привели к его разрушению, но вызвали ряд мер, ограничивавших его.

Но в этом случае, как и в остальных, намерения реакционной партии заслуживают даже большего внимания, чем ее конкретные достижения. Настоящим врагом остается все тот же – закон, закон, независимый от прихоти и протекций, не склоняющий голову перед сильными мира сего, обращающийся к чувству человеческого достоинства и провозглашающий равенство граждан. Такой закон не устраивает власть предержащих, и реакция очень постаралась, чтобы подменить его чем-то совсем иным – вынесением ложных приговоров, низкопоклонством перед сильными, покорностью перед силой и протекцией, негодованием по отношению к тем, кем недовольны власти, безжалостностью к слабым. Правительство, создавшее земских начальников и лишившее миллионы своих подданных-евреев самых основных гражданских прав, даже права на образование для их детей, такое правительство не является подобающим покровителем закона и правосудия. То, что оно навязывает, является повиновением порядку, а не закону, и ее презрение к закону проявляется везде. Даже слабые гарантии того принципа, что закон является общим предписанием, обязательным для всех, пока оно не аннулировано, ни во что не ставятся постоянной практикой личных императорских рескриптов, министерских циркуляров и так называемых временных правил. Если что и было разработано в последние годы наиболее тщательно, так это дискреционная власть губернаторов и генерал-губернаторов [в губерниях, объявляемых] на осадном положении. Меры, принятые в 1881 году во время паники, созданной убийством царя, расширились и усилились с тех пор. Никто не защищен от обыска, ареста, заключения и ссылки в отдаленные части империи. От политического надзора попечение властей распространилось до вмешательства во всякого рода личные дела. Сегодня кого-нибудь высылают по приказу губернатора, потому что его подозревают в безнравственном поведении, завтра кого-нибудь еще, потому что он занимается гипнозом, и затем опять молодежь, виновная в беспорядках на улице, приговаривается к месяцам тюремного заключения без такой формальности, как судебный процесс, по приказу начальника полиции. Такова правовая защита, которую мы получаем в России. Нигде выгоды такого правления не бросаются в глаза так, как в отношении кучащейся молодежи. Правду говорят, что все студенты находятся под надзором полиции. И когда полиция решает, что просто следить за ними недостаточно, она исключает их, чтобы они не сделали чего-нибудь плохого. Я не буду говорить об исключениях и административных высылках за участие в студенческих волнениях, как, например, в 1899 году, когда в Москве был исключен каждый пятый студент. Есть еще более нелепые и не менее типичные случаи, как, например, когда студентов в более спокойные времена заставляют покинуть университетский город и прервать свои занятия, потому что ожидается, что этот город удостоит своим визитом император, или когда университетские власти остаются в полном неведении относительно местонахождения своих студентов и не осмеливаются просить объяснений, потому что политическая полиция не допускает никаких расследований.

Нам остается рассмотреть историческое развитие институтов самоуправления, созданных реформой 1 января 1864 года. По словам того, кто сам был пионером самоуправления в России, лучшие представители общества, долгое время мечтавшие о свободном росте его сил, окунулись со всей верой, надеждой и преданностью в работу губернского самоуправления, в которой они увидели утреннюю зарю новой эры. Несомненно, в глазах как правительства, так и общества открытие этой новой сферы общественной деятельности не рассматривалось как самодостаточная цель – земства основывались как своего рода школа для большей свободы. Сам царь Александр несколько раз указывал на то, что он не собирался останавливаться на этом даровании и просил свой народ с уверенностью ждать дальнейшего развития в том же направлении. Но хотя в мыслях у работников были политические устремления всеобъемлющего характера, было бы неверным полагать, что они не заботились о работе, требующей немедленного исполнения. Наоборот, несмотря на все естественные недостатки, вызванные неопытностью и интригами, российское земство и новые городские объединения в целом выполнили работу, заслуживающую самого большого уважения. Они взялись за проблемы, которые едва ли брались в расчет аристократической бюрократией прежнего времени и в решении которых она была абсолютно бессильна. Сквозь всю их деятельность проходит одна главная идея – стремление к материальному и интеллектуальному прогрессу низших классов, и, естественно, не существовало более достойной идеи, которая могла бы вдохновить тысячи этих скромных тружеников.

Самые поразительные результаты были достигнуты в сфере образования. В шестидесятые годы, когда государство передало земствам долю в организации и управлении начальными школами, они практически не существовали. В настоящее же время, менее чем через 40 лет после этого темного периода, в некоторых частях страны уже достигнут такой уровень, когда начальное образование становится доступным всем и везде органы самоуправления неуклонно и энергично продвигаются к своей цели. Вся работа по постройке школ, обеспечению их учителями и учебными материалами, удовлетворению нужд самых бедных учащихся и удовлетворению в какой-то мере их интеллектуальных потребностей после школы выполняется земствами и городским самоуправлением, и именно в самых демократичных губерниях, в отдаленных восточных уездах Вятской и Пермской губерний, где практически нет земельного дворянства, эти интеллектуальные нужды лучше всего осознаются и удовлетворяются.

Другой областью, в которой земство добилось выдающихся успехов, является организация народного здравоохранения и санитарной службы. Трудно представить себе все те трудности, которые пришлось преодолеть в этой связи. Огромные расстояния, плохие дороги, суровый климат, редкость населения и еще большая нехватка медицинских работников – все это является сложно преодолимыми препятствиями для [создания] чего-либо, похожего на рациональную систему медицинского обслуживания. Тем не менее пионеры этого дела не отчаивались; на него выделялось 30 процентов земского бюджета, и сейчас по стране постепенно растет сеть больниц, фельдшерских пунктов и медицинских центров.

Материальное положение народа не осталось без внимания земских работников. Их демократические тенденции помогают им увидеть корень экономических бедствий: совершенно справедливо было признано необходимым для того, чтобы определить шаги в направлении улучшения ситуации, провести обширные исследования, и земства выполнили чрезвычайно обширную и поучительную статистическую работу, которая может сделать честь любой стране. Благодаря доскональному знанию народных нужд и ресурсов, земства и образованные классы, ищущие поддержку и выход своим силам в местном самоуправлении, оказались способными сделать очень многое в многочисленных случаях неурожаев и бедствий в сельской местности. Средства, выделенные правительством и пожертвованные благотворителями, были доставлены пострадавшим в бесчисленные темные уголки обширной страны в первую очередь благодаря земствам и их помощникам, внесшим в эту работу всю свою непритязательную, неутомимую жертвенность, столь характерную для русского народа во время нужды. В более благоприятные моменты экономическая деятельность земств в целом принимает форму содействия аграрному развитию путем создания опытных хозяйств, обеспечения консультантами, организации складов по продаже усовершенствованных инструментов и машин. Земства вновь и вновь стараются воспрепятствовать разрушительным последствиям пожаров, и, хоть они немногое могут сделать для изменения методов строительства в этой «стране дерева», многое было сделано для распространения системы страхования. Меньшие результаты были достигнуты в организации помощи бедным и улучшении дорог, и одной из причин отставания в этих областях может являться то, что в этих вопросах компетенция земских управ и обычной полиции безнадежно запутана.

В рамках одной короткой лекции я позволю себе не вдаваться в детали по этим важным вопросам. Время поджимает, а мне еще нужно показать вам обратную сторону медали – грустную историю постоянных ограничений деятельности земств со стороны центрального правительства. Надежда на расширение земств, на рост от губернского самоуправления к политической свободе была обречена на провал. Уже в 1867 году была приостановлена работа Санкт-петербургского земства, потому что оно осмелилось подать петицию о созыве представителей всех губерний для обсуждения общих экономических вопросов310. Единственная возможность такого развития событий была предоставлена политикой графа Лорис-Меликова, который в условиях тяжелой борьбы против террористических заговоров прислушался к обращениям из разных губерний и разработал план центральных законодательных комиссий на представительной основе, план, одобренный императором, но уничтоженный несчастным успехом заговора 1 марта. После этого события наступила хорошо известная реакция, и, когда земства высказались за либеральные реформы, они получили резкий выговор за свои «бессмысленные мечтания» [117] . Даже просьба о мелкой земской единице, самоуправляющемся приходе или волости, не говоря уже о парламентских институтах, встречалась постоянными категорическими отказами; попытки устроить встречу представителей разных губерний для обсуждения общих дел рассматривались как незаконные и запрещались. Комитет министров может похвастаться длинным списком петиций земств, которые были отклонены только на том основании, что они просили о мерах, представляющих общий интерес, и это несмотря на признание того, что во многих случаях жалобы и информация, представленные подававшими петиции, были вполне уместны.

Не довольствуясь этим, правительство осуществляло своего рода систематические гонения на органы самоуправления, используя для этого как свои губернские учреждения, так и законодательный механизм. Везде местная бюрократия находится в постоянной ссоре с земствами, и это тем более серьезно, поскольку последние не имеют других средств для выполнения своих решений, помимо помощи этой самой бюрократии, и вынуждены постоянно обращаться к губернатору за утверждением своих постановлений. Враждебность губернской администрации тем более сильна и постоянна, поскольку действия санкт-петербургских властей явно свидетельствуют об их антипатии по отношению к земству. Уже в 1866 году председателям губернских комитетов были даны очень широкие полномочия по принуждению311. В том же году у земств отобрали право облагать налогами промышленные и торговые предприятия – они вынуждены были ограничиться налогами на землю312. В 1874 году управление образованием в начальных школах было поставлено в прямую зависимость от назначаемых правительством директоров и инспекторов, с одной стороны, и дворянских предводителей – с другой, в то время как органы самоуправления должны были ограничиться материальным обеспечением313. С 1879 году все назначения земских служащих должны утверждаться губернатором314. В восьмидесятых годах впервые попытались провести общую реформу, сначала в либеральном направлении, но работу комиссии Каханова, придерживающегося этой линии, ждала преждевременная кончина315, а под руководством графа Дм. Толстого реформа началась совершенно в обратном направлении. Его целью было ни что иное, как сделать земства инструментом в руках бюрократии, потому что, с его точки зрения, институты самоуправления противоречили духу самодержавного правления и являлись причиной раскола административной системы. Ему не удалось выполнить всю свою программу, но в 1890 году Положение 1864 года было заменено новым, оно значительно ослабило органы самоуправления, изменив условия выборов в них и придав им отчетливый аристократический отпечаток. На практике эта мера привела к замешательству крестьянских делегатов, с которыми самым пренебрежительным образом обращаются земские начальники.

И все же, хотя и искаженный во многих отношениях, дух губернского самоуправления не был уничтожен; сохранялась преемственность в развитии, и такие органы, как, например, Московское губернское земство, показывают невероятную способность к выполнению полезной работы в самых сложных условиях. До недавнего времени существование самоуправления было весьма стабильным, но особенно при прежнем министре внутренних дел и нынешнем министре финансов были проведены меры, нанесшие удар по самому основанию губернского самоуправления. 12 июня 1900 года стало особенно черным днем для российских губернских свобод: право управ устанавливать налоги было внезапно сокращено совершенно произвольно: ни одна губерния не может повышать налог более, чем на три процента от уровня налогов предыдущего года316. Уже указывалось, что у этого метода, привязывающего траты и самообложение к бюджету предыдущих лет, полностью отсутствует рациональной обоснование. Он всего лишь ложится мертвым грузом на схемы развития, и больше всего страдают те, кто по тем или иным причинам раньше воздерживался от обложения и требований.

В тот же день организация снабжения населения продовольствием была полностью отдана в руки губернаторов, назначенных ими попечителей, предводителей дворянства и земских начальников317. Таким способом губернской бюрократии, которая уже много раз демонстрировала, насколько нерадива она в признании даже самых насущных потребностей в этом отношении и насколько неповоротлива в их удовлетворении, было доверено проведение всей этой сложной и ответственной работы, в то время как земство, представляющее самый подходящий механизм для мобилизации всех сил общества для оказания помощи населению, абсолютно не принимается во внимание. Эта мера настолько непродумана и вредна, что есть признаки, что правительство будет неспособно поддерживать ее.

Того, что я уже сказал, должно хватить, как я думаю, для демонстрации того, что в течение сорока лет мы жили в России, ведя что-то вроде гражданской войны – войны между нерешительным или реакционным правительством и всевозможными представителями несостоятельных интересов, с одной стороны, и растущими силами национального сознания и самоуправления – с другой318. Каков будет результат этой борьбы, которая уже омрачила жизнь поколений и подрывает силы целой империи? Давайте сначала послушаем точки зрения на этот предмет представителей сильных мира сего. Вот один из них, известный прокурор Святейшего Синода Победоносцев. Он позаботился воплотить свои политические идеи не только в форме законов и мер, но и в виде литературных произведений. В очерках «Московского сборника»319, написанных или отредактированных им, мы можем найти его оценки основных проблем государства и церкви. Ведущий принцип этих оценок – безграничное презрение ко всем западным институтам. Конституционное правление объявляется величайшей ложью нашего времени. Большинство образовывается мастерами закулисных интриг, понимающими, как обмануть и подкупить избирателей. Невежественную массу призывают выполнить самую сложную и деликатную политическую обязанность: обязанность выбора людей, которые должны будут принять бремя правления. Масса не только не способна сделать этого, но и лучшие люди просто избегают поисков ее благосклонности. Парламент – это всего лишь машина для утверждения непродуманных непоследовательных законов. Пресса, принимающая самое большое участие в формирование так называемого общественного мнения, стала безответственной силой, которой владеют люди, отличающиеся бесстыдной заносчивостью. Все эти виды зла могут быть до некоторой степени смягчены в англо-саксонских обществах благодаря индивидуальной независимости и личной энергии, хотя даже там Соединенные Штаты представляют собой яркую иллюстрацию вопиющих злоупотреблений демократии. Что касается остального западного мира, ее поджидает социализм и социальная борьба. А что следует думать о господстве права, которое так превозносят защитники западных, и особенно английских, институтов? «[…] Лицо, обязанное действовать, на всяком шагу встречается в самом законе с ограничительными предписаниями и искусственными формулировками, если на всяком шагу грозит ему опасность перейти ту или другую черту, из множества намеченных в законах, […] тогда всякая власть теряется в недоумениях, обессиливается тем самым, что должно бы вооружить ее, т. е. законом […]»320. Каков результат всех этих негативных наблюдений? Желание «простых, живых, личных учреждений», абсолютной власти, неприкосновенности предрассудков, благотворности невежества и покорности народных масс, тяга к аристократичности, которая в то же время признается едва ли возможной в наше время. От этих бесплодных псевдоплатонических преувеличений давайте обратимся к другому представителю современной бюрократии, энергичному министру финансов Витте. Он также выразил свою политическую философию в записке, направленной против министра внутренних дел и предназначенной для использования императором и некоторыми высшими должностными лицами. Предполагалось, что она должна была храниться в секрете от остальных смертных, но каким-то образом ее копия попала в руки политических эмигрантов и была ими опубликована321. Несомненно, это документ огромнейшей важности, которым наверняка воспользуются историки для изображения образа мыслей российских политических деятелей в начале двадцатого столетия.

Смысл аргументации состоит в том, что самоуправление, даже местное или губернское, является по своей сути политическим учреждением и, как таковое, враждебно абсолютной монархии. Если самоуправление будет существовать и действовать рационально, оно должно будет развиться в конституцию. Если нельзя ему этого позволить, нужно заменить его централизованной бюрократией. Признав, что подобная бюрократия приводит к деспотической власти и мертвому формализму, и процитировав презрительные замечания Штейна, называвшего ее машиной для официальной писанины, г. Витте тем не менее высказывает предположение, что российская бюрократия должна произвести новый политический тип, неизвестный истории, который наделе окажется аристократией труда и просвещения. Он рукоплещет иностранным наблюдателям, которые признают сходства между условиями России и условиями Британской Индии или Китая, и основывает свою позицию на том принципе, что русскому народу не хватает индивидуальности и суждено его историей находиться под управлением чиновников, которых будет направлять самодержавная власть. Это правление каким-то образом воздержится от произвола, арестов, чрезвычайных судов и других видов угнетения, оно обеспечит свободу труда, мысли и совести. Что касается общества, ему нужно оставить возможность преследовать личные интересы и в них искать выход для своей энергии. Мы весьма поразимся, узнав, что земству также нашлось место в этой идеальной бюрократии: оно не должно и не может быть разрушено. Министр финансов убежден, что система, обрисованная в его записке, не только не позволит России пасть жертвой величайшей лжи нашего времени – конституционного правления, но и излечит его от современных бедствий. Многозначительны его заключительные слова: «[…] Ничто […] не подрывает в такой мере престижа власти, как частое и широкое применение репрессивных мер. Меры эти – меры опасные и продолжение их применения либо приводит ко взрыву, либо действительно обращает все население в „бессвязные толпы“, в „людскую пыль“»322.

Это – сильное высказывание, и вся записка полна выразительных эпиграмм и острой критики. Но в ней было бы трудно найти ту искренность и основательность, которые она проповедует всем, кого она касается. Кажется, что ее аргументация основывается на бездоказательных предположениях; не является ли, например, оптимистичная перспектива будущего бюрократии в России подобным предположением? На самом деле, можно даже высказать надежду, что в следующий раз, когда министр финансов захочет обратиться к своим коллегам из министерства внутренних дел, он сможет так же блестяще показать, что самодержавие и бюрократия несовместимы с индивидуальной свободой, как он показал в 1899 году, что они не могут жить в мире с местным самоуправлением. Кажется также, что есть определенная путаница мыслей и в другом предположении, а именно в убеждении, что Россия обречена постоянно оставаться в том положении зависимости от патерналистского правления, которое очень давно миновала Англия и не так давно – Франция и Германия. В целом весьма любопытно, что министры могущественной империи должны быть преисполнены такого презрения по отношению к народу, которым они управляют, что они не способны уготовить ему лучшую судьбу, чем положение китайских плебеев под властью мандаринов или чем положением коренного населения завоеванной Британской Индии. Больше всего поражает в этих наблюдениях за нашими современными правителями полное отсутствие у них позитивных идеалов, их бесплодный скептицизм и безнадежность их взглядов и планов. Они осуждены в большей степени своими собственными признаниями, чем обвинениями их противников.

И в этом кроется надежда на лучшее будущее для России. Страна, несомненно, находится накануне новой стадии развития, и все усилия, направленные против исторических сил, которые выводят ее на новый путь, будут бесполезны. Нельзя больше лишать русских общих прав цивилизованного человека, которые стали самоочевидным элементом европейской жизни, и остается только надеяться, что нынешнее правительство не будет больше упорствовать в своем слепом сопротивлении прогрессу Чем скорее оно придет к пониманию того, что достоинство и благополучие России настоятельно требуют не только порядка, но и свободы, и что единственным основанием для объединения их обеих является закон, тем легче ему будет решить проблемы, которые стоят перед нацией, занимающей великое место в судьбах этого мира.