Предметные уроки

Беда начинать учиться не вовремя. Хоть и говорят «век живи, век учись», но школьный период постепенного и доверчивого усвоения в сущности один – детство и отрочество. Если он почему-нибудь упущен, приходится быть самоучкой, т. е. наскоро приноравливать отрывочные сведения к сложившимся уже в период невежества понятиям и привычкам. Русское общество находится в настоящее время как раз в положении самоучки, который принужден и твердит азбуку, и разбирает мудреную грамоту и применяет наполовину понятные указания в практическом устройстве своей жизни. История России так сложилась, что в течение веков народ привыкал к роли подопечного Митрофанушки370, а тут вдруг надо всему зараз научиться и решить все вопросы жизни. Немудрено, что голова кругом идет и что первые попытки самостоятельной работы приводят к ужасающей нескладице. Немудрено также, что главное направление свое запоздалый курс получает не столько от предписаний учебников и собственных запросов, сколько от хода своеобразных предметных уроков — от наглядных и ощутительных последствий приложения тех или других начал. Руссо371 в свое время мечтал о применении школой натуральной педагогии к восприимчивому, «свободному от всяких предрассудков» Эмилю: волею судеб великовозрастному русскому народу приходится усваивать элементарные политические истины путем применения на себе их материальных последствий.

На каждом шагу злополучный недоросль путается, путает, ломает, наносит себе раны – дай Бог, чтобы не изувечил себя. Из всех невольных уроков, которые он проделал над собой за последнее время, два не могли не произвести на него сильного впечатления: один на тему о войне, другой – на тему о революции. Перед нашими глазами прошла карикатура войны. В целях научения все факторы успеха и неуспеха были представлены в преувеличенных до невероятного размерах. Самая огромная и самая маленькая державы, самые крупные и самые мелкие люди были поставлены друг против друга, чтобы показать, что победа зависит не столько от числа, сколько от нравственных свойств. Карлики удивили мир своим беззаветным патриотизмом, непреклонной волей, напряжением всех сил и способностей в стремлении к ясно поставленной, всеми опознанной цели. Что касается до великана, то оказалось, что о жгучей любви к родине нет и помину: вместо нее обнаружились самые разнообразные чувства, в лучших случаях остатки старого наследия упорства в борьбе, фаталистической привычки встречать смерть, но рядом с этим – равнодушие к общему делу, безнадежность, злорадство по поводу позорного крушения постылого русского строя. Правительство, обратившее всю Россию в место административного заключения, предстало перед миром в расслабленности старого развратника и разврата. Ни одного вождя в этом сонме превосходительств, на каждом шагу интриги, казнокрадство, трусость: флот, не умеющий плавать, армия, не умеющая стрелять, государственные люди с амбицией Бисмарка и с амуницией швейцарских адмиралов из оперетки. В результате поражения государства, которое пожертвовало внутренним благоустройством и благоденствием, чтобы вымучить у подданных 4-миллионную армию и 2-миллиардный бюджет, он понял, что дело не в исправлении той или другой специальной части, а в реформе всей государственной машины, понял, что злоупотребления, обнаруженные врагом в войсках и флоте, лишь часть, и притом не самая важная часть неустройства всего политического порядка: чиновники министерств внутренних дел, народного просвещения, юстиции, путей сообщения не лучше от того, что им обеспечена большая безнаказанность, что они не подлежат ревизии со стороны японцев . Они поняли, что бюрократия из своей среды, собственными силами не в состоянии произвести этой необходимой всеобъемлющей реформы над самой собой. Поняли, что даже если бы удалось каким-нибудь волшебным способом возродить все части чиновничьей организации, осталась бы в силе самая пагубная сторона обанкротившегося строя – разобщенность его с обществом и безучастное отношение общества к политической жизни страны. Все это понял и усвоил народ, и притом не только в своих верхних слоях , но в значительной мере, хотя и не совсем в одинаковых формах – в самых нижних. Борозды, проведенные войной в русском обществе, очень глубоки: долго не забудут крестьяне и мелкие горожане мобилизации 1904 и 1905 годов и напрасных избиений маньчжурской компании. Также ли ясны поучения войны для правительства? Отказалось ли оно всецело и навсегда от фаворитизма и покровительства бездарностям, от отсталости и личной корысти, главное – от издевательства над общественными идеалами и отчуждения от общественных сил? Или оно все еще рассчитывает как-нибудь отвертеться от ответственности, запутать счеты и возобновить свои выгодные опекунские операции?

Нет надобности останавливаться на частностях, чтобы доказать, что в правительственных кругах еще жива надежда в этом направлении и что мысленные циники, которых так много среди петербургских администраторов, в последнее время подняли голову и приступили весьма недвусмысленно к проведению соответствующей программы.

Это стало особенно заметно после неудавшейся революционной вспышки конца 1905 года. Между тем, хотя значение этого предметного урока действительно очень велико, было бы близоруко и пагубно истолковать его в смысле возможности и желательности так называемой реакции. Ноябрьские и декабрьские события в связи с условиями, их подготовившими, действительно должны многому научить все партии русского общества. Они показали с очевидностью, как страшны разрушительные силы, проснувшиеся в этом обществе, и как опасно проводить реформу, задаваясь слишком безусловными и отвлеченными требованиями: но настоятельная необходимость капитальной реформы этим самым не устранена и не уменьшена. Оставим пока в стороне реакционные вожделения чиновничества и всмотримся в общие черты разыгравшейся на наших глазах драмы.

Революционные забастовки и открытые восстания потерпели неудачу не потому, что на стороне правительства оказалось достаточное число дисциплинированных войск и артиллерии – этим можно было бы объяснить подавление движения в той или другой местности, а не общий неуспех движения. Войска действовали против бунтовщиков и последовавшие за первой забастовки распадались потому, что заговорило чувство самосохранения общества, и вызванные им к деятельности силы оказались пока сильнее центробежных стремлений. Хотя и не очень энергично, но страна высказалась против действий, которые открыто вели ее к банкротству, ограблению, экономическому расстройству, диктатуре красных, распадению национальностей и областей. Все эти опасности стали перед ней в виде уже не возможных последствий, а открыто признаваемых и насильственно проводимых стремлений. Появление на свет латышских и эстонских республик, отложение кавказских народностей, революционные, едва прикрываемые словами «автономия» движения в Литве и Польше, по меньшей мере несвоевременные попытки «федерализировать» Украину и Сибирь показали, что существование России как определенного, сплоченного государства поставлено на карту. Общие и частные забастовки отняли у деловых кругов не только уверенность в завтрашнем дне, но прямо приводили к экономической дезорганизации, к подрыву не только интересов капиталистов, но самого существования мелких предприятий и рабочего люда. При деятельном участии социал-демократов в селах развертывались картины погромов, напомнивших время Пугачева372, а в городах социалисты-революционеры принялись осуществлять программу насилия и классовой борьбы. Облик 1893 года обрисовывался еще раньше, нежели закреплено было обладание промежуточной позицией 1789 года373. Знаменитый манифест революционных организаций прямо провозглашал банкротство и объявлял войну государству374. Крайние партии не стесняясь признавали интернациональный и антинациональный характер своих стремлений: разговор с революционерами, переданный корреспондентами Daily Telegraph, не нуждается ни в каких комментариях для всякого, сколько-нибудь знакомого со взглядами и фразеологией русских революционеров. При этих условиях трудно было потребности самосохранения не отразиться на общественном мнении: одни стали протестовать, другие отступились, третьи не то поддерживали, не то отстранялись, и правительство получило как бы полномочие от общества подавить восстания и политические забастовки.

Нам кажется, что из этих горестных событий вытекают два капитальных поучения: одно – общественным реформаторам, другое – правительству. Партиям, стремящимся к реформе, следует быть осторожнее в своих планах и пропаганде. Нельзя направлять все усилия в одну сторону, как будто единственная цель сломить сопротивление чиновничества и единственная опасность грозит от бюрократии. Слишком много говорилось на тему о двух Россиях, непримиримо противоположных и преследующих друг друга с взаимной ненавистью. В России есть разные партии, разные классы, разные силы и между этими партиями, классами, силами могут быть раздоры и борьба, но Россия одна, и ненависть, которая готова жертвовать государственными интересами потому, что интересы эти в данное время доверены неподходящим людям, равносильна политическому самоубийству – одно из двух: или эта ненависть вызовет против себя элементарное самосохранение исторического организма и погубит дело реформы, или она охватит такую значительную часть народа, что расколет его. Тогда горе России: Град, разделенный сам на себя, погибнет375.

Не менее важно провести резкую грань между стремлениями реформаторов и революционеров. Опыт, произведенный нашими политическими радикалами, оказался в данном случае очень прискорбным и унизительным. Разделяя многие посылки социалистов, горячо проповедуя непримиримую ненависть к существующей государственности, объявляя себя революционерами, «протягивая руку налево», политические радикалы не встретили, однако, сочувствия предполагаемых союзников, которые даже не хотели дождаться, чтобы им уготовили пути, а прямо стали ломать ограду и разбивать двери. Если бы они имели успех в своем предприятии, сомневаемся, чтобы от этого много выиграли их мирные друзья, тем более что в последнюю минуту последним пришлось отойти в сторону и ограничиться ролью наблюдателей завязавшегося боя. Людям, органически не расположенным к употреблению революционных средств, лучше так и считать себя реформаторами, а не революционерами, и искать союзников в центре политической позиции, а не налево от себя. На объем и подробности предстоящей реформы могут быть очень различные взгляды, и все-таки, пока не закрыты пути к ней, люди, желающие серьезных преобразований, а не проведения путем насилия социальных утопий, должны держаться вместе и бороться на два фронта, против крайних элементов направо и налево. Но, могут возразить на это, какие средства у русских конституционалистов, чтобы добиваться необходимых реформ, кроме революционного брожения и союза с партиями, которые могут перейти к революционным действиям? По-видимому, это убеждение, что только в союзе с людьми насилия можно повлиять на правительство, заставляет многих чистокровных конституционалистов искать коалиции с боевыми партиями. Нельзя, однако, избежать вопросов – не слишком ли дорого пришлось бы заплатить за такую комбинацию, даже если бы она состоялась? И как же быть, когда козырная карта сыграна и побита?

Дело, к счастью, в том, что партии конституционной реформы не зависят в своем существовании и успехе от боевых социалистов и радикалов. Существование и сила последних является, конечно, фактором, с которым нельзя не считаться, как нельзя было не считаться с ходом Японской войны. Грозящие революционные взрывы, терроризм, забастовки – все это проявления общественного неустройства, к которому не может быть равнодушно правительство и которых оно не в силах устранить одними пулеметами и жандармами. Из этого, однако, не более следует, чтобы была необходимость преклоняться перед Созоновыми, Каляевыми, Хрусталевыми и Шмидтами376, чем была бы необходимость дружить с адмиралом Того377. Сила русских конституционалистов не в этих противоестественных союзах, а во влиянии на общественное мнение. Против решительного и упорного суждения общества, давления общественного мнения правительство не в состоянии устоять при настоящих обстоятельствах, потому что теперь всякому очевидно, что усесться на штыках ему не удастся. Самим своим временным торжеством над революцией бюрократическое правительство обязано прежде всего общественному мнению, которое не поддержало революцию, как в свое время победа над террористами 80-х годов была прежде всего результатом поворота общественного мнения. Если бы, однако, наши теперешние правители в самом деле вообразили, что они могут обойтись без общественного доверия и вернуться к порядкам блаженной памяти Плеве и Сипягина378, то им очень скоро придется разочароваться. Ведь все эти вспышки хронической революции, которые на время как будто затихают, свидетельствуют о таком состоянии умов, о таком разочаровании в действующих учреждениях и правящих людях, что сотни тысяч людей готовы решиться на все, даже на политическое самоубийство. Из такого положения и настроения надо во что бы то ни стало найти выход и найти его скоро, а не мечтать о новом изгнании из страны гражданского чувства и стремлений к самоуправлению. Много уже упущено было моментов, когда представлялась возможность вывести страну на путь мирного совершенствования. Упущен был момент 1905 года, упущен момент в 1898 году, когда медленная и скромная работа земств была заподозрена как приступ к упразднению самодержавия; упущен 12 декабря 1904 года, когда не досказано было слово о народном представительстве, упущен 6 августа 1905 года, когда вместо законодательного органа была учреждена комиссия сведущих людей при Государственном совете. Неужели будет упущен [момент] предстоящего созвания Государственной думы, чтобы завершить и закрепить провозглашенное 17 октября?

Еще не поздно.