Проект нового университетского устава

Лет сто назад, когда казалось, быстро выросшему Прусскому государству грозила погибель, когда преемнику Фридриха Великого260 приходилось испить до дна чашу унижения, государственные люди, стоявшие во главе побежденного народа, подумали о духовном возрождении, о создании мощного центра научной жизни. Основан был Берлинский университет, и со дня его основания можно считать не только начало деятельности одного из крупнейших просветительских учреждений Европы, но и первый успех Германии на новом пути, на том пути, который привел ее к теперешнему величию. России в настоящее время также приходится переживать годину тяжелого испытания: мы дожили до полного крушения правительственной системы и нравственного авторитета власти, живем изо дня в день, гордимся лишь тем, что еще существуем.

И в наше время, как тогда в Пруссии, взоры политических руководителей обращаются к университетам, признается необходимость позаботиться о главных очагах просвещения в стране. Недобрая эпоха восьмидесятых и девяностых годов проходила под знаменем устава 1884 года. Правительство освобожденной манифестом 17 октября России преподнесло русскому обществу проект университетского устава 1908 года. Посмотрим, как справились с этой задачей русские подражатели Вильгельма Гумбольдта261.

Не может быть сомнения относительно причины всеобщей ненависти к уставу 1884 года. Общество постоянно осуждало обращение университета в приказное учреждение, обращение профессоров и студентов в отдельных посетителей этого учреждения, обидное недоверие к представителям науки и безусловное доверие к мудрости и авторитету бюрократических начальников. Негодность устава 1884 года выразилась не только в отзывах о нем со стороны всевозможных заинтересованных лиц, но и в наглядных фактах – в понижении научного уровня, в гонениях на людей с самостоятельным характером, в озлоблении учащихся, в беспомощных обращениях облеченных диктаторскими полномочиями властей к содействию унижаемых ими профессоров. Банкротство устава 1884 года было, наконец, признано официально, и Высочайшее повеление 27-го августа 1905 года определенно указало путь реформы, поручив управление университетами и организацию студенчества вместо попечителей и назначаемых ректоров советам262. Политический кризис, переживаемый страной, осложнил и затруднил применение созданной повелением 27 августа автономии: университетам не менее, а более всех других учреждений пришлось считаться с накопившимся в обществе раздражением, с нетерпением неопытной и горячей молодежи, с отражением политических волнений. Но хотя автономные советы не нашли и не могли найти таких средств, от которых бы «как рукой сняло» общественные недуги в университетском быту, но в этом быту обнаружились давно уже заглохнувшие силы: товарищеская солидарность в кругу преподавателей, нравственное воздействие на студентов, решимость деятельно защищать закон и порядок, оживление научных интересов. Университеты ожидали, что им дадут время оправиться и после двух десятков лет бюрократической несостоятельности не будут взыскивать за всякий недочет каких-нибудь трех лет автономной практики, прошедших в прямо невозможных условиях. Что же однако готовят им составители давно обещанного «нового» устава?

Что осталось в проекте этого устава от совета, на который Высочайшим повелением 27 августа возлагались заботы и ответственность за поддержание учебной жизни в университете? Собрание, утверждающее в ученых степенях, присужденных факультетами, избирающее председателя библиотечной комиссии и редактора университетских изданий, назначающее ежегодно день для торжественного собрания университета, «составляющее» годовой отчет о деятельности университета, изготовленный секретарями, составляющее проект библиотечных правил и инструкций университетскому врачу, избирающее секретаря совета и его помощника, составляющее проект правил для студентов и посторонних слушателей для представления в министерство, просматривающее предложения о соединении и разделении кафедр, подготовленные факультетами, избирающее почетных членов университета, возводящее известных лиц в степень почетного доктора, устраивающее торжественные собрания в память лиц и событий, имеющих значение для науки, передающее ходатайства факультетов об учреждении ученых обществ на усмотрение министерства народного просвещения. Наконец, совету принадлежит избрание ректора и проректора, если министру не благоугодно будет устранить предложенных советом кандидатов и наметить своих. Сравнительно с этим собранием статистов для торжественных случаев даже совет по уставу 1884 года был деятельным учреждением: ему все-таки принадлежали некоторые реальные права по избранию в известных случаях профессоров, по временному обеспечению преподавания по вакантным кафедрам, по устройству учебно-воспитательных учреждений, по рассмотрению университетского бюджета.

На кого же возлагается забота и ответственность о поддержании учебной жизни, которая отнимается у профессорской коллегии? Прежде всего на бюрократические органы: на ректора, на попечителя и на министра. Ректор «нового» устава не назначается, а подбирается из числа ординарных профессоров. Вместо откровенной формы назначения сверху изыскан обход в виде устранения неугодных кандидатов и назначения после двукратного устранения. Это нечто иное, нежели простой отказ в утверждении, который был всегда в распоряжении высшей учебной власти, но по существу своему являлся мерой исключительной. Постановлением нового проекта подготовляется почва для удобного разрешения предусматриваемых конфликтов между министерством и советами, и нетрудно видеть, что министерство, способное проводить такой устав, как предлагаемый в настоящее время, не стеснится подбирать угодных себе ректоров при помощи уставной статьи о двукратном устранении. Но в таком случае не достойнее ли было бы просто вернуться к назначению согласно уставу 1884 года?

Если избрание ректора является плохо замаскированным подбором, то насчет полномочий этого должностного лица не может быть никаких сомнений. Это единоличный начальник университета, на котором лежит ответственность за все, что совершается в последнем, и который, естественно, обязан следить за всем и всем руководить. Студентов он может увольнять после напоминания и без оного. Профессорам и преподавателям он делает напоминания и замечания и доносит на них попечителю, факультетам и почему-то совету. Одним словом, «сосредоточение власти» предполагается полное, и остается только недоумевать, где и как предполагает министерство найти чиновников, которым было бы под силу бремя этой изолированной, деспотической власти, за все ответственной, всем угрожающей и ни на кого не опирающейся. Ведь едва ли можно ожидать сильной нравственной поддержки от попечителя, которому ректор в порядке административного подчинения должен представлять и доносить об университетских делах. В лучшем случае эта промежуточная бюрократическая инстанция будет умножать канцелярскую «волокиту»; в худшем случае при ревности не по разуму университетам придется быть вновь объектами того попечительства, с которым они достаточно ознакомились в период действия устава 1884 года. История лет, прошедших со времени утверждения этого устава, по-видимому, убедила составителей проекта 1908 года, что высшее учебное начальство может и должно играть роль Провидения в университетах. Эта твердая уверенность во всемогуществе и всеведении центрального управления особенно ясно обнаруживается в статьях проекта, посвященных деятельности министерства народного просвещения. Оно не только подбирает ректоров, проректоров и деканов всех российских университетов, оно назначает профессоров или определяет число кандидатов, имеющих быть рекомендованными на вакантные кафедры, оно устанавливает планы преподавания, проверяет программы курсов и испытаний, не говоря уже о множестве других случаев начальнического попечения. Такой полноты власти не знали даже министры, опиравшиеся на устав 1884 года. Отныне профессора будут получать выговоры, поправки и указания не только по поводу перечисления пособий в «Обозрениях преподавания», как это практиковалось до сих пор, а во всех проявлениях своей научно-преподавательской деятельности. Они узнают из министерских бумаг, какие предметы важны и какие нет, в каком объеме следует их читать, на что именно обращать внимание в курсах и чего не касаться. А на местах наблюдение попечителя, ректора и деканов будет наставлять их и тому, как следует читать и как думать. Счастливые русские профессора! Такого стройного здания государственной науки нет ни в одной из так называемых образованных стран Западной Европы и Америки! Пусть каждый из представителей науки чувствует себя ничтожным; из суммы этих ничтожеств сложится величие министерства народного просвещения.

Вся совокупность мер по постановке преподавания, очевидно, внушена одною мыслью. Необходимо искоренить в университетах вольнодумство радикальных профессоров. Правительство возводит против этого вольнодумства несколько рядов укреплений. Диплом университета не будет впредь давать никаких прав, кроме права искать ученой должности в самом университете. Поступление на государственную службу будет ограничено экзаменационными комиссиями отдельных ведомств. При этих условиях казалось бы естественным разделить понятие свободы преподавания и государственных требований, как это, хотя и лицемерно, предлагали составители устава 1884 года. Но авторы нового проекта, умудренные опытом, идут дальше своих предшественников: превратив университет в лишенную служебных преимуществ школу наук, они накладывают руку на самые науки. Им известна сила идейных стремлений, и они не отчаиваются подчинить их интересам существующей правительственной системы путем цензуры программ, надзора за курсами, строгого отношения к вольнодумцам и награждения достойных. Характерным выражением этой правительственной точки зрения на университет является самое определение последнего. Опущена мысль: участие в разработке науки. Может быть, составители решили, что это дело в России находится в ведении Академии наук. Возможно также, что о научно-исследовательской работе умолчали потому, что еще не найдено средств подчинить ее контролю министерства народного просвещения.

Таково отношение составителей проекта к университетской науке и ее представителям. Как же отнеслось министерство к чрезвычайно сложному вопросу об организации учащейся молодежи? Ведь в этом случае оно стоит лицом к лицу уже не с сравнительно немногочисленными членами ученого сословия, а с десятками тысяч юношей, представляющих все состояния и группы русского общества, страдающих всеми его болезнями и обидами, одушевленных его чаяниями и запросами, с десятками тысяч людей молодых, неустановившихся, симпатичных даже в своих увлечениях. Сколько терпения и мудрости необходимо в обращении с этой разгоряченной русской молодежью! Как трудно проводить по отношению к ней границы между мерами, необходимыми для поддержания академического порядка, и суровыми репрессиями! В чем же секрет воспитательной политики нового устава? Надо отдать справедливость его составителям: они обошлись простыми средствами и применили их с последовательностью. Вся их политика сводится к двум мыслям: обеспечить порядок в университете увольнением студентов; подчинить учащихся во всех их гражданских запросах действию общих узаконений и надзору общей администрации.

Для проведения первой мысли пришлось до крайности упростить судебно-дисциплинарное устройство университета. Дисциплинарный суд, созданный правилами 11-го июня 1907 года и существовавший в зачатке даже по уставу 1884 года в виде суда правления, уничтожен. Предполагается, что проступки студентов в университете однообразны, что фактическая обстановка их во всех случаях вполне ясна, что к делам, в которых обвиняемым грозит лишение высшего образования, не стоит применять освященных юридической наукой форм судопроизводства, что с возмущением против суммарных, несправедливых, жестоких приговоров нет надобности считаться. И вот забота о дисциплинарном суде в университете передана всецело ректору, деканам и факультетским приставам. Единственным фактическим основанием для решения дел о нарушении порядка будут донесения последних деканам и ректору (или проректору). На основании таких донесений последует напоминание провинившимся, а за вторым напоминанием – увольнение. Просто и решительно. В случае «действий скопом», т. е. сходок и манифестаций, дело поставлено еще проще: увольнение наступает немедленно, без каких бы то ни было различений и предупреждений. Судя по тому, что известно из предшествующей истории студенчества, применение этих правил сразу увенчается успехом: ректор, деканы и пристава на первых же порах останутся одни с кучкой студентов из лагеря союза русского народа, и в университетах воцарится мир пустыни – solitudinem faciunt, pacem vocant. Без затруднения разрешаются для составителей проекта и причинившие столько хлопот вопросы о студенческих обществах и собраниях. Студентам «не возбраняется» составлять общества и устраивать собрания, но на общих основаниях, без вмешательства университетских властей. Логически провести это различие возможно, но в действительности при существующих условиях это значит бросить горючий материал в печь: нет надобности быть чрезмерным скептиком, чтобы усомниться в мирном сотрудничестве студентов и полиции. На деле студенческие общества и собрания будут опять загнаны в подполье и станут конспиративными, как при господстве устава 1884 года.

Предлагаемый законопроект рассчитан, очевидно, не на успокоение, не на врачевание больного организма, не на воспитательное влияние, а на полицейское подавление. Ему однако нельзя отказать в крупных достоинствах: в единстве замысла и последовательности исполнения. Его следует либо принять целиком, либо отвергнуть целиком: для частичных поправок, которыми так любят обходиться нерешительные люди, он совершенно не пригоден. Это прекрасно. Будем надеяться, что проект 1908 года никогда не станет законом, но если бы он стал законом, то последствия его дадут себя знать немедленно, и мы уверены, что очень скоро придется позаботиться опять о «новом» уставе.